цитатыРасцѣловать мнѣ его хотѣлось въ эту минуту — такой онъ сталъ душечка. Только буря войны своимъ страшнымъ дыханіемъ такъ выпрямляетъ и дѣлаетъ нутренне красивымъ незауряднаго человѣка. Ничтожныхъ она топчетъ еще ниже — до грязи.
Говорили многіе потомъ, разбирая критически операціи С.-3. Арміи, что въ ней было слишкомъ много партизанскаго духа. Но какой же иной могла быть армія добровольцевъ всего въ 20-ти тысячномъ составѣ, въ дни братоубійственной гражданской войны, въ сверхчеловѣческой обстановкѣ непрестанныхъ на всѣ стороны боевъ, дневныхъ и, предпочтительно ночныхъ, съ необезпеченнымъ флангомъ, съ единственной задачей быстроты и дерзости, со стремительнымъ движеніемъ впередъ, во время котораго люди не успѣвали ѣсть и высыпаться? Такъ почему же эта армія не разлагалась, небѣжала, не грабила, не дезертировала? Почему сами большевики писали въ красныхъ газетахъ, что она дерется отчаянно? Отчего Талабскій полкъ, болѣе всѣхъ другихъ истекавшій кровью, такъ доблестно прикрывалъ и общее отступленіе, a во дни Врангеля, годъ спустя, пробрался по одиночкѣ изъ разныхъ мѣстъ въ Польшу къ своему вождю и основателю, генералу Перемикину, чтобы снова стать подъ его водительство? Да только потому, что каждый стрѣлокъ въ ней, каждый конникъ, каждый наводчикъ, каждый автомобилистъ шелъ освобождать сознательно родину. Совсѣмъ забыты были y нихъ разность интересовъ и отдаленность губерній Псковской и Тамбовской. Отъ того то ихъ съ теплой душой встрѣчало и съ терпкой печалью провожало крестьянство, которое безупречно служило имъ въ качествѣ возчиковъ, проводниковъ и добрыхъ хозяевъ. Отъ того то бѣлый солдатъ и могъ свободно проявлять самое важное во всякой и самое драгоцѣнное въ гражданской войнѣ ка- чество — личную иниціативу.
— По дорогѣ я остановилъ конвой и спросилъ одного изъ нихъ краснаго, волосатаго, худого и злющаго. «Не хочешь ли помолиться?». Онъ отрыгнулъ такую бѣшеную хулу на Бога, Іисуса Христа и Владычицу Небесную, что мнѣ сдѣлалось противно. И когда я предложилъ то же самое другому, по одеждѣ матросу, онъ наклонился къ моему уху, насколько ему позволяла веревка, стягивающая сзади его руки, и произнесът тихо, съ глубокимъ убѣжденіемъ: — Все равно Богъ не проститъ насъ. Объ этомъ «все равно Богъ не проститъ...», стоитъ подумать побольше. Не сквозитъ ли въ немъ пламенная, но поруганная вѣра?
Но и красные солдаты, a впослѣдствіи курсанты и матросы, въ день плѣна, присѣвши вечеромъ къ ротному котлу, не слыша ни брани, ни насмѣшки отъ недавнихъ враговъ, быстро оттаивали и отрясались отъ всѣхъ мерзостей большевицкой пропаганды и отъ привитыхъ рабскихъ чувствъ.
Перемикинъ и, конечно, другіе военоначальники понимали громадное преобла- даніе добра надъ зломъ. Перемикинъ говорилъ нерѣдко стрѣлкамъ: — Война не страшна ни мнѣ, ни вамъ. Ужасно то, что братьямъ довелось уби- вать братьевъ. Чѣмъ скорѣе мы ее покончимъ, тѣмъ меньше жертвъ. Потому забу- демъ усталость. Станемъ появляться сразу во всѣхъ мѣстахъ. Но жителей не обижать. Плѣнному первый кусокъ. — Для большевиковъ всякій солдатъ, свой и чужой — ходячее пушечное мясо. Для насъ онъ прежде всего человѣкъ, братъ и русскій.