воскресенье, 11 июля 2010
После себя война оставила в моей семье какое-то смешанное ощущение бессмысленности и жестокости. Ведь жестокости хватало даже в таком глухом уголке, хоть это был и не Сталинград или не высадка в Нормандии. Родственники рассказывали, что поначалу то ли партизаны, то ли какие-то засланные отряды НКВД в лесах объявили охоту на "дезертиров", то есть на простых солдатиков, отставших от фронта и возвращавшихся из многотысячных "котлов" окружения в родные села. Их трупы потом находили в лесу - истрезанные, зверски замученные. Я даже не знаю какой кинорежиссер решился бы показать такую правду о войне. "Изменника" мало было просто застрелить. Были случаи, когда живому человеку вспарывали живот и цепляли кишки на дерево. А потом все еще живого заставляли его бегать вокруг, наматывая собственные внутренности на сучки. Я не знаю, какой Ларс фон Триер мог бы такое показать, и какой зритель мог бы на это смотреть?! И это, надо заметить, делали не враги! Свои против своих!
Немцы, в ответ на участившиеся налеты партизан, тоже не отставали в зверствах. Однажды мой дед стал случайным свидетелем того, как отряд карателей сжег лесной хутор вместе со всеми его жителями. Деда тогда спас немецкий солдатик из внешнего оцепления, приказавший ему разворачивать коня и уезжать отсюда как можно скорее. Бабушка вспоминала, что примчавшийся посреди ночи дед долго еще не мог зайти в хату, он в шоке стоял во дворе и, обнимая коня за шею, плакал навзрыд, бесконечно повторяя: "Боже, Боже... Що я чув!... Що я бачив!.."Война прошлась по судьбе моей семьи совсем не героически и как-то бестолково... Один мой дед по причине грыжи вместо передовой был направлен в стройбат, "бойцы" которого копали огромные противотанковые рвы под Курском. Но немцы в 1941 ударили через Беларусь и совесткие войска, ждавшие их под Курском, попали в огромный "котел" окружения, вместе с моим дедом и ставшими уже ненужными рвами. Командиры куда-то разбежались, а солдаты стройбата - простые деревенские мужики, без формы, без оружия - решили расходиться по родным селениям. Лопаты резонно решили не бросать: это наше оружие, если встретим своих - будет доказательство, что мы - не дезертиры. Так окруженцы с лопатами пошли с войны домой. Их колонна постепенно таяла, распадаясь на ручейки, разбредалась по селам. Немцы не обращали на них внимания, иногда просили что-то выкопать и отпускали дальше.
Другой дед вообще не попал в армию. То ли по причине молодости, то ли потому, что жил в отдаленном глухом хуторе, куда не всегда доставали руки мобилизации спешно отступающей советской армии. Его семья во время НЭПа была лавочниками-булочниками, а потому, думается, рассчитывала выжить при любой власти - хоть при царской, хоть при советской, хоть при немецкой... В результате вышло так, что обое моих родителей родились, можно сказать, на территории Третьего рейха, или по-другому - на временно оккупированной фашистами Черниговщине.
Вообще, "партизанский" Черниговский край, позднее воспетый в советских официозных фильмах про партизан, в те годы представлял собой довольно мрачное место, судя по отзывам моих родственников. Глухие заболоченные места на границе с Беларусью не выделялись ни большими плодородными полями, ни стратегическими трассами, а потому были мало кому интересы и вообще плохо контролировались кем бы то ни было. С одной стороны определенная прослойка сельских жителей, недовольных прошлой сталинской властью, сразу же стала сотрудничать с властью новой. Как говорил новый сельский староста: "Это чей самолет полетел? Наш или советский?.." Да и оккупационные войска в такой глухомани стояли далеко не элитные, а по больше части даже не немецкие - румыны, чехи, венгры. С другой стороны в лесах и болотах прятались партизаны, оставленные еще при отступлении приказом советской власти. Оголодавшие, плохо одетые, но вооруженные люди вели скорее бандитский, чем армейский образ жизни - нападали, как на оккупантов, так часто не гнушались "реквизировать" добро и у мирных жителей.
Народ в этой ситуации, был скорее третьей стороной. Не надеясь ни на какую власть, люди занимались вопросами собственного выживания. При фактическом безвластии, сельские жители часто сбивались в банды, находя оружие, чтобы "решить имущественные вопросы" или припомнить старые обиды. Так однажды объектом нападения стала семья моего прадеда. Ночью обступившая дом банда стала стрелять в окна, даже бросили внутрь гранату. Прадеда спасла крепко сложенная печь и нападение удалось отбить, уложив под окнами одного из нападавших. Вычислив по трупу убитого, кто был организатором нападения, на следующий раз прадед собрал уже свою шайку и пошел стрелять зачинщиков. Эта история имела далеко идущие последствия, так как после возврата советской власти прадед вскоре был арестован НКВД за самосуд и где-то там сгинул, а дед сбежал от следствия аж в Закарпатье, навсегда бросив бабушку с моим новорожденным отцом...
После себя война оставила в моей семье какое-то смешанное ощущение бессмысленности и жестокости. Ведь жестокости хватало даже в таком глухом уголке, хоть это был и не Сталинград или не высадка в Нормандии. Родственники рассказывали, что поначалу то ли партизаны, то ли какие-то засланные отряды НКВД в лесах объявили охоту на "дезертиров", то есть на простых солдатиков, отставших от фронта и возвращавшихся из многотысячных "котлов" окружения в родные села. Их трупы потом находили в лесу - истрезанные, зверски замученные. Я даже не знаю какой кинорежиссер решился бы показать такую правду о войне. "Изменника" мало было просто застрелить. Были случаи, когда живому человеку вспарывали живот и цепляли кишки на дерево. А потом все еще живого заставляли его бегать вокруг, наматывая собственные внутренности на сучки. Я не знаю, какой Ларс фон Триер мог бы такое показать, и какой зритель мог бы на это смотреть?! И это, надо заметить, делали не враги! Свои против своих!
Немцы, в ответ на участившиеся налеты партизан, тоже не отставали в зверствах. Однажды мой дед стал случайным свидетелем того, как отряд карателей сжег лесной хутор вместе со всеми его жителями. Деда тогда спас немецкий солдатик из внешнего оцепления, приказавший ему разворачивать коня и уезжать отсюда как можно скорее. Бабушка вспоминала, что примчавшийся посреди ночи дед долго еще не мог зайти в хату, он в шоке стоял во дворе и, обнимая коня за шею, плакал навзрыд, бесконечно повторяя: "Боже, Боже... Що я чув!... Що я бачив!.."
По правде сказать, окончание войны не принесло в жизнь ни меньше бессмыслицы, ни больше счастья. Один дед, как я уже говорил, сбежал от НКВД в далекие края, оставив моего папу безотцовщиной. Другого деда снова мобилизовали в стройбат и отправили на "восстановление народного хозяйства", так что снова вернулся домой он только года через два после войны. Несмотря на тяжелую работу, кормили в стройбате так плохо, что многие кончали жизнь самоубийством или просились на передовую под немецкие пули. Спасло деда только умение охотиться и ловить рыбу, а также резать телят, кур и свиней. Бабы из соседнего села звали его на помощь в таких деликатных делах, оставляя ему в награду то кусок печени зарезанного теленка, то свинной требух, то обрезки мяса. Это помогло ему не умереть с голоду и прокормить еще нескольких товарищей - таких же доходяг из стройбата. "Стройкой века", куда услали деда, оказался мост через Азово-Керченский пролив, о воссоздании которого сейчас так часто стали говорить. Построенный наспех за лето 1944 года, он на следующий год был полностью снесен весенним ледоходом. Так что и эта работа тоже оказалсь бессмысленной. Боюсь, сейчас его построить будет также трудно: 50-метровая толща иловых отложений на дне пролива вперемешку с грязевыми вулканами делают невозможной установку надежных опор для моста даже по нынешним технологиям.
Полевые командиры партизан, так особо ничем и не отличившиеся на войне, годы спустя стали знаменитостями. А уж брежневская кампания по "возвеличиванию подвига красных партизан" взметнула их на невиданные высоты героизма, а состав их отрядов раздулся до невероятных астрономических цифр. Перепало что-то и селянам. Например, баба Дуня, в хате у которой прославленный партизанский командир Федоров коротал холодные зимы, скрашивая мужское одиночество тяжелых партизанских будней, получила "персональную пенсию" наравне с "цековскими" работниками. Сожженному немцами хутору дали новое возвышенное название - Боец. А моего деда отец разыскал в Ужгороде лишь полвека спустя после войны - давно обзавевшегося новой семьей и спившегося. Он так и не признался деду, что является его родным сыном...
(с) urobor.livejournal.com/