[Cruatt]

читаю Льюиса, "Просто христианство". Блин, я бы умел так объяснять очевидные вещи..)
сама книга: lib.ru/LEWISCL/mere.txt

весьма актуальная в наше время тема

Нравственность в области пола
А теперь мы должны рассмотреть, как относится христианская мораль
(нравственность) к вопросу половых отношений и что христиане называют
добродетелью целомудрия. Христианское правило целомудрия не следует путать с
общественными правилами скромности, приличия или благопристойности.
Общественные правила приличия устанавливают, до какого предела допустимо
обнажать человеческое тело, каких тем прилично касаться в разговоре и какие
выражения употреблять в соответствии с обычаями данного социального круга.
Таким образом, нормы целомудрия одни и те же для всех христиан во все
времена, правила приличия меняются. Девушка с Тихоокеанских островов,
которая едва-едва прикрыта одеждой, и викторианская леди, облаченная в
длинное платье, закрытое до самого подбородка, могут быть в равной степени
приличными, скромными или благопристойными, согласно стандартам общества, в
котором они живут; и обе, независимо от одежды, которую носят, могут быть
одинаково целомудренными (или, наоборот, нескромными). Отдельные слова и
выражения, которыми целомудренные женщины пользовались во времена Шекспира,
можно было бы услышать в девятнадцатом веке только от женщины, потерявшей
себя. Когда люди нарушают правила пристойности, принятые в их обществе,
чтобы разжечь страсть в себе или в других, они совершают преступление против
нравственности. Но если они нарушают эти правила по небрежности или
невежеству, то повинны лишь в плохих манерах. Если, как часто случается, они
нарушают эти правила намеренно, чтобы шокировать или смутить других, это не
обязательно говорит об их нескромности, скорее -- об их недоброте.
Только недобрый человек испытывает удовольствие, ставя других в
неловкое положение. Я не думаю, чтобы чрезмерно высокие и строгие нормы
приличия служили доказательством целомудрия или помогали ему; и потому
значительное упрощение и облегчение этих норм в наши дни рассматриваю как
явление положительное.
Однако тут есть и неудобство: люди различных возрастов и несхожих типов
признают различные стандарты приличия. Создается большая неразбериха. Я
думаю, пока она остается в силе, старым людям или людям со старомодными
взглядами следует очень осторожно судить о молодежи. Они не должны делать
вывод, что молодые или "эмансипированные" люди испорчены, если (согласно
старым стандартам) они ведут себя неприлично. И наоборот, молодым людям не
следует называть старших ханжами или пуританами из-за того, что, те не в
состоянии с легкостью принять новые стандарты. Подлинное желание видеть в
других все хорошее, что в них есть, и делать все возможное, чтобы эти
"другие" чувствовали себя как можно легче и удобнее, привело бы к решению
большинства подобных проблем.
Целомудрие -- одна из наименее популярных христианских добродетелей. В
этом вопросе нет исключений; христианское правило гласит: "Либо женись и
храни абсолютную верность супруге (или супругу), либо соблюдай полное
воздержание". Это настолько трудное правило, и оно настолько противоречит
нашим инстинктам, что напрашивается вывод: либо не право христианство, либо
с нашими половыми инстинктами в их теперешнем состоянии что-то не в порядке.
Либо то, либо другое. И конечно, будучи христианином, я считаю, что неладно
с нашими половыми инстинктами.
Но так считать у меня есть и другие основания. Биологическая цель
сексуальных отношений -- это дети, как биологическая цель питания --
восстановление нашего организма. Если мы будем есть, когда нам хочется и
сколько нам хочется, то, скорее всего, мы будем есть слишком много, но
все-таки не катастрофически много. Один человек может есть за двоих, но
никак не за десятерых. Аппетит переходит границу биологической цели, но не
чрезмерно. А вот если молодой человек даст волю своему половому аппетиту и
если в результате каждого акта будет рождаться ребенок, то в течение десяти
лет этот молодой человек сможет заселить своими потомками небольшой город.
Этот вид аппетита несоразмерно выходит за границу своих биологических
функций. Рассмотрим это с другой стороны. На представление стриптиза вы
можете легко собрать огромную толпу. Всегда найдется достаточно желающих
посмотреть, как раздевается на сцене женщина. Предположим, мы приехали в
какую-то страну, где театр можно заполнить зрителями, собравшимися ради
довольно странного спектакля: на сцене стоит блюдо, прикрытое салфеткой,
затем салфетка начинает медленно подниматься, постепенно открывая взгляду
содержимое блюда; и перед тем как погаснут театральные огни, каждый зритель
может увидеть, что на блюде лежит баранья отбивная или кусок ветчины. Когда
вы увидите все это, не придет ли вам в голову, что у жителей этой страны
что-то неладное с аппетитом? Ну а если кто-то, выросший в другом мире,
увидел бы сцену стриптиза, не подумал ли бы он, что с нашим половым
инстинктом что-то не в порядке?
Один критик заметил, что, если бы он обнаружил страну, где пользуется
популярностью этакий акт "стриптиза", он решил бы, что народ в этой стране
голодает. Критик хотел сказать, что увлечение стриптизом похоже не на
половое извращение, но скорее на половое голодание. Я согласен с ним, что
если в какой-то неизвестной стране люди проявляют живой интерес к
упомянутому "стриптизу" отбивной, то одним из объяснений мог бы быть голод.
Однако сделаем следующий шаг и проверим нашу гипотезу, выяснив, много или
мало пищи потребляет житель предполагаемой страны. Если наблюдения покажут,
что едят здесь немало, нам придется отказаться от первоначальной гипотезы и
поискать другое объяснение. Так и с зависимостью между половым голоданием и
интересом к стриптизу: мы должны выяснить, превосходит ли половое
воздержание нашего века половое воздержание других столетий, когда стриптиза
не было. Такого воздержания мы не находим. Противозачаточные средства резко
снизили риск, связанный с половыми излишествами, и ответственность за них и
в пределах брака, и вне его; общественное мнение стало гораздо более
снисходительным к незаконным связям и даже к извращениям по сравнению со
всеми остальными веками с послеязыческих времен. К тому же гипотеза о
"половом голодании" не единственно возможное объяснение. Каждый знает, что
половой аппетит, как и всякий другой, стимулируется излишествами. Вполне
возможно, что голодающий много думает о еде. Но то же самое делает и обжора.
И еще одно, третье соображение. Немногие желают есть то, что пищей не
является, или делать с пищей что-либо другое, а не есть ее. Иными словами,
извращенный аппетит к пище -- вещь крайне редкая. А вот извращения
сексуальные -- многочисленны, пугающи и с трудом поддаются лечению. Мне не
хотелось бы вдаваться во все эти детали, но придется. Делать это приходится
потому, что в последние двадцать лет нас день за днем кормили отборной ложью
о сексе. Нам повторяли до тошноты, что половое желание в такой же степени
правомерно, как и любое другое естественное желание; нас убеждали, что, если
только мы откажемся от глупой викторианской идеи подавлять это желание, все
в нашем человеческом саду станет прекрасно. Это -- неправда. Как только вы,
отвернувшись от пропаганды, переведете взгляд на факты, вы увидите, что это
ложь.
Вам говорят, что половые отношения пришли в беспорядок из-за того, что
их подавляли. Но в последние 20 лет их не подавляют. О них судачат повсюду,
весь день напролет, а они все еще не пришли в норму. Если вся беда в
подавлении секса, в замалчивании, то с наступлением свободы проблема должна
бы разрешиться. Однако этого не случилось. Я считаю, что все было как раз
наоборот: когда-то, в самом начале, люди начали обходить этот вопрос именно
из-за того, что он выходил из-под контроля, превращался в чудовищную
неразбериху.
Современные люди говорят: "В половых отношениях нет ничего постыдного".
Под этим они могут подразумевать две вещи. Они могут иметь в виду, что нет
ничего постыдного как в том, что человечество воспроизводит себя
определенным способом, так и в том, что способ этот сопряжен с
удовольствием. Если так, то они правы. Христианство полностью с этим
согласно. Беда не в самом способе и не в удовольствии. В старину
христианские учителя говорили: "Если бы человек не пал, то получал бы
гораздо больше удовольствия от половых отношений,, чем получает теперь". Я
знаю, что некоторые туповатые христиане создали впечатление, будто с точки
зрения христианства половые отношения, тело, физические удовольствия -- зло
сами по себе. Эти люди совершенно не правы. Христианство -- почти
единственная из великих религий, которая одобрительно относится к телу,
которая считает, что материя -- это добро, что Сам Бог однажды облекся в
человеческое тело, что нам будет дано какое-то новое тело даже на небесах и
это новое тело станет существенной составной частью нашего счастья, нашей
красоты, нашей силы. Христианство возвеличило брак больше, чем любая другая
религия, и почти все величайшие поэмы о любви написаны христианами. Если
кто-нибудь говорит, что половые отношения -- зло, христианство тут же
возражает.
Однако когда сегодня люди говорят: "В половых отношениях нет ничего
постыдного", они могут подразумевать, что нет ничего предосудительного в том
положении, в котором пребывают эти отношения сегодня. Если они это имеют в
виду, то, я думаю, они не правы. Я считаю, что сегодняшнее положение с
сексом -- весьма и весьма постыдное. Нет ничего постыдного в наслаждении
едой; но было бы крайне позорно для человечества, если бы половина населения
земного шара сделала пишу главным интересом в своей жизни и проводила время,
глядя на картинки, изображающие съедобное, облизываясь и пуская слюну. Я не
хочу сказать, что мы с вами лично ответственны за сложившуюся ситуацию. Мы
страдаем от искаженной наследственности, которую передали нам наши предки.
Кроме того, мы выросли под гром пропаганды невоздержания. Существуют люди,
которые ради прибыли желают, чтобы наши половые инстинкты были постоянно
возбуждены, потому что человек, одержимый навязчивой идеей или страстью,
едва ли способен удержаться от расходов на ее удовлетворение. Бог знает о
нашем положении и, когда Он будет нас судить, примет во внимание все
трудности, которые нам приходилось преодолевать. Важно только, чтобы мы
искренне и настойчиво желали преодолеть эти трудности.
Мы не можем исцелиться прежде, чем захотим. Те, которые действительно
ищут помощи, получают ее. Но многим современным людям даже пожелать этого
трудно. Легко думать, будто мы хотим чего-то, когда на самом деле вовсе
этого не хотим. Давно еще один известный христианин сказал, что когда он был
молодым, то постоянно молился, чтобы Бог наделил его целомудрием. И лишь
много лет спустя он осознал, что, пока его губы шептали: "О Господи, сделай
меня целомудренным", сердце втайне добавляло: "Только, пожалуйста, не
сейчас". То же самое может случиться и с молитвами о других добродетелях.
Существуют три причины, почему в настоящее время нам особенно трудно
желать целомудрия; я уже не говорю о том, чтобы достичь его.
Во-первых, наша искаженная природа, бесы, искушающие нас, и вся
современная пропаганда похоти, объединившись, внушают нам, что желания,
которым мы противимся, так естественны и разумны и направлены на укрепление
нашего здоровья, что сопротивление им -- своего рода ненормальность, почти
извращение. Афиша за афишей, фильм за фильмом, роман за романом связывают
склонность к половым излишествам с физическим здоровьем, естественностью,
молодостью, открытым и веселым характером. Подобная параллель -- лжива. Как
всякая сильно действующая ложь, она замешана на правде, о которой мы
говорили выше: половое влечение само по себе (за исключением излишеств и
извращений) -- нормальный и здоровый инстинкт. Ложь -- в предположении, что
любой половой акт, которого вы желаете в данный момент, здоров и нормален.
Даже если оставить христианство в стороне, с точки зрения элементарной
логики это лишено смысла. Ведь очевидно, что уступка всем нашим желаниям
ведет к импотенции, болезням, ревности, лжи и всему тому, что никак не
согласуется со здоровьем, веселым нравом и открытостью. Чтобы достичь
счастья даже в этом мире, необходимо быть как можно более воздержанным.
Поэтому нет оснований считать, что любое сильное желание естественно и
разумно. Каждому здравомыслящему и цивилизованному человеку должны быть
присущи какие-то принципы, руководствуясь которыми он одни свои желания
осуществляет, другие отвергает. Один человек руководствуется христианскими
принципами, другой -- гигиеническими, третий -- социальными. Настоящий
конфликт происходит не между христианством и "природой", а между
христианскими принципами и принципами контроля над "природой". Ведь
"природу" (то есть естественные желания) так или иначе приходится
контролировать, если мы не желаем разрушить свою жизнь. Следует признать,
что христианские принципы строже других. Но христианство само помогает
верующему в соблюдении их, тогда как при соблюдении других принципов вы
никакой внешней помощи не получаете.
Во-вторых, многих людей отпугивает самая мысль о том, чтобы всерьез
следовать христианским принципам целомудрия, ибо они считают (прежде, чем
попробовали), что это невозможно. Но, испытывая что бы то ни было, нельзя
думать о том, возможно это или нет. Ведь над экзаменационной задачей человек
не раздумывает, но старается сделать все, на что способен. Даже самый
несовершенный ответ будет как-то оценен; но если он вообще не ответит на
вопрос, то и оценки не получит. Не только на экзаменах, но и на войне, либо
занимаясь альпинизмом, или когда учатся кататься на коньках, плавать или
ездить на велосипеде, даже застегивая тугой воротник замерзшими пальцами,
люди часто совершают то, что казалось невозможным прежде, чем они
попробовали. Поразительно, на что мы способны, когда заставляет
необходимость.
Мы можем быть уверены в том, что совершенного целомудрия, как и
совершенного милосердия, не достигнуть одними человеческими усилиями. Вы
должны попросить Божьей помощи. Но даже после того, как вы ее попросили,
долгое время вам может казаться, что вы этой помощи не получаете или
получаете ее недостаточно. Не падайте духом. Всякий раз, когда оступаетесь,
просите прощения, собирайтесь с духом и делайте новую попытку. Очень часто
поначалу Бог дает не самую добродетель, а силы на все новые и новые попытки.
Какой бы важной добродетелью ни было целомудрие (или храбрость, или
правдивость, или любое другое достоинство), самый процесс развивает в нас
такие душевные навыки, которые еще важнее. Этот процесс освобождает нас от
иллюзий об эффективности собственных усилий и учит во всем полагаться на
Бога. Мы учимся, с одной стороны, тому, что не можем полагаться на самих
себя даже в наши лучшие моменты, а с другой -- тому, что и в случае самых
ужасных неудач нам не следует отчаиваться, потому что неудачи наши --
прощены. Единственной роковой ошибкой для нас было бы успокоиться на том,
что мы есть, не стремясь к совершенству;
В-третьих, люди часто превратно понимают то, что в психологии
называется "подавлением". Психология учит, что "подавляемые половые
инстинкты" представляют из себя серьезную опасность. Но слово "подавляемые"
-- технический термин. Оно не значит "пренебрегаемые" или "отвергаемые".
Подавленное желание или мысль отбрасывается в наше подсознание (обычно в
очень раннем возрасте) и может возникнуть в сознании только в видоизмененной
до неузнаваемости форме. Подавленные половые инстинкты могут проявляться как
нечто, не имеющее к сексу никакого отношения. Когда подросток или взрослый
человек сопротивляется какому-то осознанному желанию, он ни в коей мере не
создает для себя опасности "подавления". Напротив, те, кто серьезно пытаются
хранить целомудрие, лучше осознают половую сторону своей природы и знают о
ней гораздо больше, чем другие люди. Они познают свои желания, как
Веллингтон знал Наполеона или как Шерлок Холме знал Мориарти; они
разбираются в них, как крысолов в крысах, а слесарь-водопроводчик -- в
протекающих трубах. Добродетель -- пусть даже не достигнутая, но желаемая --
приносит свет, излишества лишь затуманивают сознание.
И наконец, несмотря на то что мне пришлось так долго говорить о сексе,
я хочу, чтобы вы ясно поняли: центр христианской морали -- не здесь. Если
кто-нибудь полагает, что отсутствие целомудрия христиане считают наивысшим
злом, то он заблуждается. Грехи плоти -- очень скверная штука, но они
наименее серьезные из всех грехов. Самые ужасные, вредоносные удовольствия
чисто духовны: это удовольствие соблазнять других на зло; желание навязывать
другим свою волю, клеветать, ненавидеть, стремиться к власти. Ибо во мне
живут два начала, соперничающие с тем "внутренним человеком", которым я
должен стремиться стать. Это -- животное начало и дьявольское. Последнее --
наихудшее из них. Вот почему холодный самодовольный педант, регулярно
посещающий церковь, может быть гораздо ближе к аду, чем проститутка. Но
конечно, лучше всего не быть ни тем, ни другой.

ХРИСТИАНСКИЙ БРАК
Последняя глава преимущественно в отрицательном свете трактовала
проявление сексуальных импульсов; я почти не коснулся положительных
аспектов, а именно христианского брака.
Обсуждать вопросы супружеских отношений я не хотел бы по двум, в
частности, причинам. Первая -- в том, что христианская доктрина о браке
крайне непопулярна. А вторая -- в том, что сам я никогда не был женат и,
следовательно, могу говорить только с чужих слов. Но, несмотря на это, я
полагаю, что, рассуждая о вопросах христианской морали, едва ли можно обойти
ее стороной.
Христианская идея брака основывается на словах Христа, что мужа и жену
следует рассматривать как единый организм. Ибо именно это означают Его слова
"одна плоть". И христиане полагают, что, когда Иисус произносил их. Он
констатировал факт, так же как констатацией факта были бы слова, что замок и
ключ составляют единый механизм или что скрипка и смычок -- один музыкальный
инструмент. Он, Изобретатель человеческой машины, сказал нам, что две ее
половины -- мужская и женская -- созданы для того, чтобы соединиться в пары,
причем не только ради половых отношений; союз этот должен быть всесторонним.
Уродство половых связей вне брака в том, что те, кто вступают в них,
пытаются изолировать один аспект этого союза (половой) от всех остальных.
Между тем именно в неразделимости их -- залог полного и совершенного союза.
Христианство не считает, что удовольствие, получаемое от половых отношений,
более греховно, чем, скажем, удовольствие от еды. Но оно считает, что нельзя
прибегать к ним лишь как к источнику удовольствия: это так же
противоестественно, как, например, наслаждаться вкусом пищи, избегая
глотания и пищеварения, то есть жуя пищу и выплевывая.
И, как следствие этого, христианство учит, что брак -- союз двух людей
на всю жизнь. Верно, что разные церкви придерживаются на этот счет не совсем
схожих мнений. Некоторые не разрешают развода совсем. Другие разрешают его
очень неохотно, только в особых случаях. Очень печально, что между
христианами нет согласия в таком важном вопросе. Но справедливость требует
отметить, что между собой различные церкви согласны по вопросу брака все же
гораздо больше, чем с окружающим миром. Я имею в виду, что любая церковь
рассматривает развод как ампутацию части живого тела, как своего рода
хирургическую операцию. Одни церкви считают эту операцию настолько
неестественной, что вовсе не допускают ее. Другие допускают развод, но как
крайнюю меру в исключительно тяжелых случаях.
Все они согласны с тем, что эта процедура скорее похожа на ампутацию
обеих ног, чем на расторжение делового товарищества. Никто из них не
принимает современной точки зрения на развод, утверждающей, что он
совершается партнерами как своего рода реорганизация, необходимая, если
между ними больше нет любви или если один из них полюбил кого-то другого.
Прежде чем мы перейдем к этой современной точке зрения на развод, в ее связи
с целомудрием, нам следовало бы проследить ее связь с другой добродетелью, а
именно справедливостью.
Последняя включает в себя, помимо всего прочего, верность обещаниям.
Каждый, кто венчался в церкви, давал торжественное публичное обещание
хранить верность своему партнеру до смерти. Долг сдержать его не находится в
специфической зависимости от характера половых отношений. Обещание, данное
при заключении брачного союза, схоже с любым другим. Если, как утверждают
наши современники, половое влечение ничем не отличается от других наших
импульсов, то и относиться к нему следует, как к любому из них. Как всякую
тягу к излишествам, его надо контролировать. Если же, как я думаю, половой
инстинкт отличается от других тем, что болезненно воспален, то мы должны
реагировать на него особенно осторожно, чтобы он не толкнул нас на
бесчестный поступок.
На это кто-нибудь возразит, что считает обещание, данное в церкви,
простой формальностью, которую не имел намерения соблюдать. Кого же тогда он
старался обмануть, давая это обещание? Бога? Это было бы неумно. Себя
самого? Тоже не умнее. Невесту, ее родственников? Это было бы
предательством. Чаще всего, я думаю, брачная пара (или один из них) надеется
обмануть публику. Они желают респектабельности, связанной с браком, но не
желают платить за это. Такие люди -- обманщики и самозванцы. Если они к тому
же испытывают удовлетворение от обмана, то мне нечего им сказать, ибо кто
станет навязывать высокий и трудный долг целомудрия людям, у которых еще не
пробудилось желание быть честными? А если они уже образумились и возымели
такое желание, то обещание, данное ими, послужит им сдерживающей силой, и
они станут вести себя, откликаясь на зов справедливости, а не целомудрия.
Если люди не верят в постоянный брак, им, пожалуй, лучше жить вместе, не
вступая в него. Это честнее, чем давать клятвы, которых не намерен
исполнять.
Верно, что совместная жизнь вне брака делает их виновными (с точки
зрения христианства) в грехе прелюбодеяния. Но нельзя избавиться от одного
порока, добавив к нему другой: распущенность нельзя исправить, добавив к ней
клятвопреступление.
Очень популярная в наши дни идея, что единственное оправдание брака --
любовь между супругами, не оставляет места для брачного контракта или
брачных обетов. Если все держится на влюбленности, обещание теряет смысл и
давать его не следует. Любопытно, что сами влюбленные, пока еще влюблены,
знают это лучше, чем те, которые рассуждают о любви. По замечанию
Честертона, влюбленным присуща естественная склонность связывать друг друга
обещаниями. Любовные песни во всем мире полны клятв в вечной верности.
Христианский закон не навязывает влюбленным чего-то такого, что чуждо
природе любви, а лишь требует, чтобы они с полной серьезностью относились к
тому, на что вдохновляет их страсть.
И конечно, обещание, данное, когда я был влюблен и потому, что я был
влюблен, обещание хранить верность на всю жизнь, обязывает меня быть верным
даже в том случае, если любовь прошла. Ведь обещание может относиться только
к действиям и поступкам, то есть то, что я могу контролировать. Никто не
может обещать, что будет постоянно испытывать одно и то же чувство. С таким
же успехом можно обещать никогда не страдать головной болью или всегда быть
голодным. Возникает вопрос: какой смысл держать двух людей вместе, если они
больше не любят друг друга? На это есть несколько серьезных причин
социального характера: не лишать детей семьи; защитить женщину (которая,
возможно, пожертвовала своей карьерой, выходя замуж) от перспективы быть
брошенной, как только она наскучит мужу. Но существует еще одна причина, в
которой я убежден, хотя мне не совсем легко объяснить ее.
И вот почему: слишком многие люди просто не в состоянии понять, что
если Б лучше, чем В, то А может быть еще лучше, чем Б. Они предпочитают
понятия "хороший" и "плохой", а не "хороший", "лучший" и "самый лучший" или
"плохой", "худший" и "самый худший". Они хотят знать, считаете ли вы
патриотизм хорошим качеством. Вы отвечаете, что, конечно, патриотизм --
хорошее качество, гораздо лучшее, чем эгоизм, присущий индивидуалисту, но
что всеобщая братская любовь -- выше патриотизма, и если они вступают в
конфликт между собой, то предпочтение следует отдать братской любви.
Казалось бы, вы даете полный ответ, но ваши оппоненты видят в нем лишь
желание увильнуть от ответа. Они спрашивают, что вы думаете о дуэли. Вы
отвечаете, что простить человеку оскорбление гораздо лучше, чем сражаться с
ним на дуэли. Однако даже дуэль может быть лучше, чем ненависть на всю
жизнь, которая проявляется в тайных попытках унизить человека, всячески
повредить ему. Если вы дадите им такой ответ, они отойдут от вас, жалуясь,
что вы не хотите ответить прямо. Я очень надеюсь, что никто из читателей не
сделает подобной ошибки в отношении того, о чем я собираюсь сейчас говорить.
Влюбленность -- восхитительное состояние, во многих отношениях оно
полезно для нас. Любовь помогает нам быть великодушными и мужественными,
раскрывает перед нами не только красоту любимого существа, но и красоту,
разлитую во всем, и, наконец, контролирует (особенно вначале) наши животные
половые инстинкты. В этом смысле любовь -- великая победа над похотью. Никто
в здравом уме не станет отрицать, что влюбленность лучше обычной
чувственности или холодной самовлюбленности. Но, как я сказал прежде,
опаснее всего следовать какому-то из импульсов нашей природы любой ценой, ни
перед чем не останавливаясь. Быть влюбленным -- вещь хорошая, но не лучшая.
Есть много вещей, которые меркнут перед влюбленностью; но есть и такие,
которые выше ее. Вы не можете класть это чувство в основание всей своей
жизни. Да, оно благородно, но оно всего лишь чувство, и нельзя рассчитывать,
что оно с одинаковой интенсивностью будет длиться всю жизнь. Знание,
принципы, привычки могут быть долговечны; чувство приходит и уходит. И в
самом деле, что бы люди ни говорили, состояние влюбленности преходяще. Да и
то сказать: если бы люди пятьдесят лет испытывали друг к другу точно то же,
что в день перед свадьбой, их положение было бы не слишком завидным. Кто
смог бы вынести постоянное возбуждение и пять лет? Что сталось бы с нашей
работой, аппетитом, сном, с нашими дружескими связями? Но конец
влюбленности, конечно -- не конец любви. А любовь -- именно любовь, в
отличие от влюбленности, -- не просто чувство. Это глубокий союз,
поддерживаемый волевыми усилиями, укрепляемый привычкой. Любовь укрепляется
(в христианском браке) и благодатью, о которой просят и которую получают от
Бога оба партнера. Поэтому они могут любить друг друга даже тогда, когда
друг другом недовольны. (Ведь любите же вы себя, когда недовольны собой.)
Они в состоянии сохранить эту любовь и тогда, когда каждый из них мог бы
влюбиться в кого-нибудь еще, если бы позволил себе. Влюбленность в самом
начале побудила их дать обещание верности друг другу. Вторая, более
спокойная любовь дает им силы хранить это обещание. Именно на такой любви
работает мотор брака. Влюбленность была только вспышкой для запуска. Если вы
со мной не согласны, то, конечно, скажете: "Он ничего об этом не знает,
потому что сам не женат". Очень возможно, что вы правы. Но прежде чем вы это
скажете, убедитесь, пожалуйста, в том, что судите на основании личного опыта
или на основании наблюдений за жизнью своих друзей. Не судите на основании
идей, почерпнутых из романов и фильмов. И требуется много терпения и умения,
чтобы выделить те уроки, которые нам действительно преподаны жизнью.
Из книг люди нередко получают представление, будто влюбленность может
длиться всю жизнь, если вы не ошиблись при выборе. Отсюда вывод: если этого
нет, значит, допущена ошибка. Остается лишь сменить партнера. Думающие так
не осознают, что и восторг новой любви постепенно угаснет точно так же. Ведь
и в этой форме жизни, как и в любой другой, возбуждение приходит вначале, но
не остается навсегда. То возбуждение, которое испытывает мальчишка при
первой мысли о полете, уляжется, когда он придет в авиацию и приступит к
учебным полетам. И восторг, который теснит вам душу, когда вы впервые
попадаете в какое-то прекрасное место, постепенно гаснет, если вы там
поселитесь. Значит ли это, что лучше вообще не учиться летать и не
переселяться в красивейшие места? Отнюдь нет. В обоих случаях, пройдя через
первую фазу, вы почувствуете, как первоначальное возбуждение сменяется более
спокойным и постоянным интересом. Более того (я едва могу найти слова, чтобы
выразить, какое большое значение придаю этому), только те люди, которые
готовы примириться с потерей трепета и довольствоваться трезвым интересом,
способны обрести новые восторги. Человек, который научился летать и стал
хорошим пилотом, внезапно слышит музыку сфер. Человек, который поселился в
прекрасном месте, открывает для себя радость еще больше украшать его,
насаждая в нем сад.
В какой-то мере, я думаю, Христос имел в виду и это, когда сказал, что
ничто не может жить, пока не умрет. Не пытайтесь удерживать удовольствие,
питаемое возбуждением. Это было бы самой опасной ошибкой. Дайте возбуждению
пройти, дайте ему умереть, переживите это умирание и перейдите в следующий
за ним период спокойной заинтересованности и счастья. Сделайте это, и вы
увидите, что вы все время живете в мире новых восторгов и нового трепета. Но
если вы попытаетесь искусственно включить восторженное состояние в свое
повседневное "меню", то обнаружите, как оно постепенно слабеет и все реже
вас посещает, и вот уже вы доживаете свою жизнь преждевременно
состарившимся, утратившим иллюзии человеком, которому все наскучило. Именно
из-за того, что очень немногие люди это понимают, вы встречаете вокруг так
много людей среднего возраста, ворчащих, что юность прошла попусту. Нередко
они сетуют на прошедшую юность в таком возрасте, когда перед ними еще должны
открываться новые горизонты со всех сторон. Гораздо интереснее
по-настоящему научиться плавать, чем бесконечно (и безнадежно) стараться
вернуть то чувство, которое вы испытали, когда впервые ребенком надели ласты
и поплыли.
Очень часто в романах и пьесах вы находите мысль, будто влюбленность --
такое чувство, которому невозможно противиться. Будто это что-то такое, что
просто поражает вас, как, к примеру, корь. Некоторые люди в это верят, и,
будучи женаты, срывают предохранитель со своих чувств при встрече с
привлекательной знакомой. Однако я склонен думать, что в жизни такие
непреодолимые страсти посещают нас гораздо реже, чем в книгах (во всяком
случае, взрослых людей). Когда мы встречаем человека красивого, умного,
привлекательного, мы, в каком-то смысле, должны полюбить эти его прекрасные
качества, должны восхищаться ими. Но не от нас ли в основном зависит,
перерастет ли это восхищение в то, что мы зовем влюбленностью? Нет сомнений,
что если мы напичканы романтическими сюжетами и любовными песнями, да к тому
же пребываем под действием алкоголя, то способны превратить любое восхищение
в любовь такого рода. Точно так же, если вдоль тропинки вырыта канава, вся
дождевая вода будет собираться в нее; или, если мы носим синие очки, все
вокруг кажется нам синим. Но это -- наша собственная вина.
Прежде чем мы оставим вопрос о разводе, я бы хотел разграничить две
вещи, которые часто смешивают. Христианский принцип брака -- это один
вопрос. Совсем другой вопрос: как далеко могут идти христиане, если они
избиратели или члены парламента, в старании привить свой взгляд на брак
остальным членам общества? Очень многие люди считают, что если вы
христианин, то должны затруднить развод для всех остальных. Я с этим не
согласен. Я, например, знаю, что возмутился бы, если бы мусульмане
постарались запретить всем нам, остальным, вино. Я придерживаюсь следующего
мнения: церковь должна откровенно признать, что граждане Великобритании в
большинстве своем не христиане и, следовательно, от них нельзя ожидать,
чтобы они вели христианский образ жизни. Необходимо иметь два рода браков:
один -- регулируемый государством на основании законов, обязательных для
всех граждан; другой -- регулируемый церковью на основании тех законов,
которые обязательны для всех ее членов. Различие должно быть очень четким,
чтобы людям было ясно, какая пара вступает в брак по-христиански, а какая --
нет.
Я думаю, я сказал достаточно о постоянстве и неразрывности
христианского брака. Нам остается разобраться в одном, еще более
непопулярном вопросе. Христианские жены дают обещание повиноваться своим
мужьям. В христианском браке глава семьи -- мужчина. В связи с этим
возникают два вопроса: 1. Почему в семье обязательно должен быть глава,
почему нельзя допустить равенства? 2. Почему главой должен быть мужчина?
1. Необходимость иметь главу в семье вытекает из идеи, что брак -- союз
постоянный. Конечно, когда муж и жена живут в согласии, вопрос о главенстве
не возникает. И мы должны надеяться, что именно это является нормой в
христианском браке. Но если возникает разногласие, что тогда? Тогда супругам
не избежать серьезного разговора. Допустим, они уже пытались говорить и тем
не менее к согласию не пришли. Что им делать дальше? Они не могут решить
вопроса с помощью голосования, потому что при наличии лишь двух сторон
голосование невозможно. В таком случае остаются две вещи: либо им придется
разойтись в разные стороны, либо один из них должен получить право решающего
голоса. При постоянном браке одна из сторон должна в предвидении крайнего
случая иметь власть и решать вопросы семейного союза. Ибо никакой постоянный
союз невозможен без конституции.
2. Если в семье должен быть глава, то почему именно мужчина? Ну что ж,
во-первых, есть ли у кого серьезное желание, чтобы главную роль в семье
играла женщина? Как я уже сказал, я сам не женат. Однако я вижу, что даже те
женщины, которые хотят быть главою в своем доме, обычно не приходят в
восторг, наблюдая такую же ситуацию у соседей. Скорее всего, они скажут:
"Бедный мистер Икс! (имея в виду соседа). Почему он позволяет этой ужасной
женщине верховодить? Я просто не могу его понять!" Я даже не думаю, что эта
женщина будет польщена, если кто-нибудь заметит, что она сама "верховодит" в
своей семье. Должно быть, есть что-то противоестественное в женском
руководстве мужьями, потому что сами жены несколько смущены этим и презирают
таких мужей.
Но есть еще одна причина; и здесь, скажу откровенно, я говорю как
холостяк, потому что причину эту лучше видно со стороны, чем с позиции
женатого человека. Отношения семьи с внешним миром -- так сказать, внешняя
политика семьи -- должны находиться, в конечном счете, под контролем мужа.
Почему? Потому что он всегда должен быть (и, как правило, бывает) более
справедлив к посторонним. Женщина сражается в первую очередь за своих детей
и своего мужа, против всего остального мира. Для нее, вполне естественно, их
требования, их интересы перевешивают все соображения. Она -- их чрезвычайный
поверенный. Задача мужа -- следить за тем, чтобы это естественное
предпочтение не ставилось постоянно во главу угла в отношениях семьи с
окружающими. За ним должно оставаться последнее слово, чтобы он мог, в
случае необходимости, защитить других от семейного патриотизма своей жены.
Если кто-нибудь из вас сомневается в этом, позвольте мне задать вам вопрос.
Если ваша собака укусила соседского ребенка или ваш ребенок ударил соседскую
собаку, с кем вы предпочли бы иметь дело -- с хозяином или с хозяйкой? Или
если вы замужняя женщина, позвольте мне спросить вас: как бы вы ни обожали
мужа, не признаетесь ли вы, что его главный недостаток -- неспособность
постоять за свои и ваши права при столкновении с соседями?