Читая Канта

Спетое вчера, осталось вчера,
В белой тишине белые поля,
Нечего желать и некем больше быть —
Здравствуй, это я.

(с)

---

В спортзале я занимаюсь один. Это плохо тем. что некому страховать, когда я делаю жим. Но зато я могу брать с собой ноутбук, и когда у меня хорошее настроение, я танцую между подходами.

---

"О чем твоя дума" - полушутливо спросила она вчера ночью.
"О том, как же здорово то, что мы любим и полностью доверяем друг другу" - серьезно ответил я.

---

перечитывал тут на досуге книгу "Лунь" Сергея Клочкова, и после прочтения одного отрывка почувствовал, как по коже пробежали мурашки, а волосы на голове несколько приподнялись). редкое ощущение от чтения книг. Решил поделиться с интересующимися.

Для начала - предыстория отрывка, чтобы было более-менее понятно:

"Вот и схрон, отсюда уже виден, но, видимо, полоса везения кончилась. По сталкерской тропе прямо на меня пёр зомби. Аккуратно так пёр, обходя язык обширной «присоски», при этом шатаясь и низко опустив лысую голову.

— Эээ… Л…лунь. Эт я, едрёнать… Фугас… — разобрал я в бессвязных звуках.

— Придурок, — я повесил «Сайгу» на плечо. Когда-нибудь получит Фугас порцию свинца, как пить дать. Грязный, вывозившийся в кирпичной пыли, с походкой заводной куклы и невнятным хриплым мычанием, он даже вблизи мало отличался от оживших покойников Зоны. Но если от зомби несло несвежим сыром и почему-то недельными носками, то от Фугаса всегда распространялся мощный водочный перегар. Каким образом выживал в Зоне уквашенный до совершеннейшего безобразия сталкер, и не просто выживал, но и находил редкие артефакты? Сие тайна великая есть, как говорит в таких случаях Барин. Сам Фугас в редкие моменты вменяемости утверждал, что по трезвяку в Зону ходить боится, а в пьяном виде аномалии без всякого детектора чует, добавляя, что водочка ещё и радионуклиды выводит.

Фугас поравнялся со мной и остановился, собирая лицо в складки и натужно сопя.

— Эта… паэмаишь? — Выдал он, наконец, с трудом удерживая вертикальное положение и прикрыв правый глаз, видимо, для лучшей фокусировки левого. — Эта…

Что мне нужно понять, я не догадывался, в чём и признался Фугасу. Короткая беседа уже начинала меня утомлять. Фугас, тем не менее, ответом остался доволен.

— Во!!! — гаркнул он и всё-таки опрокинулся на спину. — Никто её, ра-адимую, не паэмает. Один… ик… я паэмаю. Поэл?

Ох, Фугас… может, и везучий ты сталкер, но такие вещи даже в пьяном виде нельзя говорить. В приметы я не верю, однако же, гробанулся в прошлом году Профессор, заявив то нет в Зоне на него погибели, и как глупо гробанулся, на следующий день влетев в «радугу» в трёх шагах от собственного схрона. А сколько таких случаев? До совершенной глупости доходило: если собрался в ходку, то не трепись, что артефактов кучу найдёшь — ни с чем вернёшься. Проверено. Не хвались, что на маршруте все аномалии знаешь — обязательно вляпаешься. Много раз было. Такое ощущение, что сидела Зона незримой тенью за пустым столиком Бара, слушала сталкеров да ухмылялась: «зазнался, дружок, забурел, вот я тебя и уделаю. Ишь, какой выискался — знает он Меня, сопляк, умишком своим ущербным выводы делает…». Ревнива Зона и скора на расправу. Я знал одно: Зона это смерть. Смерть, разбавленная в воздухе, блуждающая в коридорах брошенных домов, подстерегающая на тропинке, многоликая, разная, непонятная. Старуха с косой? Ха, какое бледное воображение! Куда там скелету в саване тягаться с бюрером, запускающим, словно фрисби, ржавый канализационный люк тебе в спину? Или сытым кровососом, методично ломающим сталкеру руки-ноги, чтобы будущий завтрак не смылся и подольше оставался живым? Или локальным Выбросом?
— Дурак ты, Фугас.

— Сам такой. Ты думаэшь чё?… Думаэшь, всё, да, ат-тпрыгался Фугас? Ну… и хрен с тобой. Не любишь ты Зону. А я вот… люблю. И она меня. Мне зомби сказал, поэл?

Ну, раз зомби сказал, тогда другое дело. Авторитетный, блин, специалист. Ты бы ещё у контролера проконсультировался на предмет развития любовных отношений с Зоной. Ну тебя к ляпу.

— Пора мне, Фугас. Бывай здоров, — я подал руку, помогая подняться.

— И… ты не кашляй, — Фугас опустил голову и попёрся дальше. Я немного постоял, глядя ему вслед. Чётко. Встал Фугас, как лист перед травой, не доходя пяти шагов до «стеклореза». Правильно. Лучше подождать, пока играть не начнёт аномалия, чем пробегать дуром, надеясь на «авось пронесёт». Чёрт его знает, алконавта. Может, и впрямь бережёт его Зона, были ведь шуты у королей, которым позволялось больше, чем герцогам с баронами. Фугас. Личный шут Зоны. Осталось только бубенцы привесить.

А теперь - тот отрывок, о котором шла речь:

Зомби внизу были настолько поглощены своим занятием, что не обращали на меня никакого внимания. Горка строительного мусора на перроне росла. Подходить к ней не стоило — дюжина трупов выстроилась вокруг неё правильным кругом, явно охраняя. Трое зомби ощерились на меня и утробно завыли, но нападать не торопились.

— Не подхожу,… не беру,… не трогаю, — чётко выговаривая каждую букву, я показал зомби раскрытые ладони. «Охранники» были ещё совсем свежие, даже глаза не ввалились, и если бы не трупные пятна и зеленоватый цвет кожи, их можно было принять за живых. А, как известно, чем свежее мертвяк, тем более склонен он понимать речь.

— Иди… идииии… ста-аа-лкер… ууумммххх… Лу-ууунь…

— Фугас? — прохрипел я. Да, точно, он, с запёкшимся лицом и свёрнутым на сторону носом.

— Лу-ууунь… — тяжко завыло существо, недавно ещё бывшее телом Фугаса, зарытого далеко за Периметром, на маленьком кладбище, где на крестах редко писали что-нибудь кроме номера. Как он сюда попал? До кладбища километров тридцать и стена с пулемётами.

— Зооо-нааа… лю-ууубит…лю-уубьёт… — шамкая одеревеневшими синими губами, тянул на одной низкой ноте бывший Фугас. — До-мааа… уруунннн… ыыыыгх… вернёотся Фуу-гас, дааа… знаю… вижу-ууууу… д-дышать… чёрные звёзды ночью да, днём свет жёсткий, вкус кислый у света днём ярко. Больно Фугасу свет чинить, красный огонь пахнет землёй. Голодный Фугас… голод бетон внутри, белый холодный…

По мере того, как глотка зомби и залипший язык разминались от окоченения, мертвец нёс околесицу всё чётче, бессмысленные слова сплетались в безумные фразы. Я чувствовал, как мороз пробегает по спине.

— Ты думаэшь чё?… Думаэшь, всё, да, ат-тпрыгался Фугас? А-ааахррр… патроны… патроны забыл, дурак… тайник во! Нашёл тайник… — Из носа, пузырясь, потекла густая коричневая сукровица, пятная грязную «ковбойку» с оторванным рукавом. Я понял, что в этой клетчатой рубашке, в старых спортивных трико его и зарыли в землю, уложив в простой гроб из кое-как сбитых досок. Перегораешь, Лунь… смутное желание завязать с Зоной стало ярким, отчётливым. Всё, шабаш, хватит. Не забыть попросить Барина, чтоб, если сдохну, кремировали.
— Фугас, уходи. Уходи. Больно! — я услышал в своём голосе истерические нотки.

— Аааа больно… — зомби кивнул и побрёл к сгоревшей электричке, размахивая руками и бормоча под нос откровения гниющего мозга. И вдруг обернулся.

— ЗОНА ТЕБЯ ЛЮБИТ, ЛУУУУУУУУУУУНЬ!!! — завыл мертвец, оскалившись и брызгая тёмной жижей.

Сердце ухнуло в пятки, мир вокруг поплыл и потерял цвет. Фляжка, в нагрудном кармане, полная, но вкус зелья не чувствую. Как вода…

«Ну, раз зомби сказал, тогда другое дело. Авторитетный, блин, специалист».

Не помню, как добрался до моста. Вид, наверное, был у меня тот ещё, так как Хип пискнула испуганно и подлетела, зачем-то трогая мой лоб.

— Собираемся, друзья учёные. Всё, абздольц. Аналитик, вызывай вертушку, пора до хаты, — я добил запас «слезы контролёра».

— Всё так плохо? — Проф оторвался от окуляра какого-то прибора, похожего на чёрную трубу на треноге, но тут увидел мой взгляд и без слов начал собирать разложенные на куске брезента научные штуковины. — Но ничего… успели многое, думаю, этого хватит. Главное, эллипсоид добыли…

— Зомби тебя узнал? — Аналитик удивлённо поднял брови. — Я слышал, что он…

— Помолчите, пожалуйста, — Хип дёрнула Аналитика за рукав. — Потом, ясно?

— Стажёр… ведёшь до цистерны.

— Сделаем.

В себя я пришёл уже в кабине вертолёта.

если прочитали, впечатление прошу в комментарии.

а вот так вот я выгляжу, когда меня никто не комментирует:

---

Перечитывал "Дело об убийстве, или Отель «У погибшего альпиниста»" Стругацких и наткнулся на приведенный ниже абзац. Наткнулся, вчитался жадно, с мыслью - как же это близко! Не только мне, уверен, не только мне, а многим и многим из нас. Я бы сказал - всем, кто есть "мы". В этом нечем гордиться, но так есть.

Кайса все трудилась над постелью, доводя ее до немыслимого совершенства, а я достал сигарету, закурил и подошел к окну. Я был один. Благословенное небо, всеблагий Господи, наконец-то я был один! Я знаю — нехорошо так говорить и даже думать, но до чего же в наше время сложно устроиться таким образом, чтобы хоть на неделю, хоть на сутки, хоть на несколько часов остаться в одиночестве! Нет, я люблю своих детей, я люблю свою жену, у меня нет никаких злых чувств к моим родственникам, и большинство моих друзей и знакомых вполне тактичные и приятные в общении люди. Но когда изо дня в день, из часа в час они непрерывно толкутся возле меня, сменяя друг друга, и нет никакой, ни малейшей возможности прекратить эту толчею, отделить себя от всех, запереться, отключиться... Сам я этого не читал, но вот сын мой утверждает, будто главный бич человека в современном мире — это одиночество и отчужденность. Не знаю, не уверен. Либо все это поэтические выдумки, либо такой уж я невезучий человек. Во всяком случае, для меня две недельки отчужденности и одиночества — это как раз то, что нужно. И чтобы не было ничего такого, что я обязан делать, а было бы только то, что мне хочется делать. Сигарета, которую я закурю, потому что мне хочется, а не потому, что мне суют под нос пачку. И которую я не закурю, если мне не хочется, именно потому, что мне не хочется, а вовсе не потому, что мадам Зельц не выносит табачного дыма... Рюмка бренди у горящего камина — это хорошо. Это действительно будет неплохо. Вообще мне здесь, кажется, будет неплохо. И это просто прекрасно. Мне хорошо с самим собой, с моим собственным телом, еще сравнительно нестарым, еще крепким, которое можно будет поставить на лыжи и бросить вон туда, через всю равнину, к сиреневым отрогам, по свистящему снегу, и вот тогда станет совсем уж превосходно...
(с) А. Б. Стругацкие, "Дело об убийстве, или Отель «У погибшего альпиниста»"

---

Почему мне нравятся фильмы вроде "области тьмы"? Потому что я мечтаю однажды стать другим человеком. Умнее, честнее, добрее, тоньше. Лучше, чем сейчас.
Мысль, что такие перемены может принести нечто внешнее, притягательна, но наивна. Перемены к лучшему всегда плод длительного труда и постоянства, мы все это знаем. Но кто не мечтает изменить все и сразу?
У фильма есть две концовки: в первой герой раскрывает секрет таблеток и начинает собственное их производство, во второй находит в себе силы отказаться от них и жить, опираясь на свои силы, но обновленным. Вторая мне больше по душе - это то, чего может достигнуть каждый, а значит и я. Знаете, это как пробежки по утрам - каждый может, каждый хотел бы (я думаю), но каждое утро находятся другие дела.

---

Вот так вот я съездил в Прагу

---

Между тем, пишу вам из Праги, в последнюю ночь перед вылетом домой. Наверное, положено грустить, но я рад, что скоро увижу свою семью.
В Чехии я потому, что был приглашен на конференцию, проходившую в Польше, и по окончании ее я решил на несколько дней задержаться в Европе, почувствовать себя туристом. В двух словах - очень понравилось.
Конференция была на тему «Россия и Польша: диалог культур и вероисповеданий», я имел там доклад (и не имел успеха ). Конечно же, панически волновался, и потому читал не отрываясь от бумажки, почти не слыша своего голоса от стука собственного сердца. Вопросов почти не было, дежурные аплодисменты в овации не перешли, но говоря откровенно, уже то, что я не сбивался и не заикался меня утешило. Я слишком гордый для того, чтобы рисковать своей несуществующей репутацией, выступая наизусть . Потом, я знаю, переживал бы долго. Не люблю в себе эту гипертрофированную ранимость.
В свободное от докладов время мы либо посещали близлежащие культурные центры, либо бродили по горам. Местность, надо сказать, была нова и непривычна для моего глаза. Как-то раз я отправился в путешествие по туристической тропе, надеясь обойти гору и вернуться. Неожиданность была в том, что тропа, поднимаясь серпантином вокруг горы, в итоге вела не обратно к дому Рафала и Анны, в котором мы жили, а к другому городу. Разумеется, согласно всем законам жанра, сообразил я это только на вершине, после 3-х часового подъема. Так далеко и так высоко я забрался не на упрямстве, а на лени - мне все казалось, что тропа вот-вот, уже за следующим углом повернет вниз, и мне не придется возвращаться по своим следам. Пришлось, конечно же, зато я нашел гигантскую шишку, забравшись на самую высокую в тех краях гору.
Ездили мы в два города: Вроцлав и другой, названия которого я не помню. Что-то вроде "пше-пше-пшецлав" . Польский язык забавен для русского слуха.
Без преувеличения скажу, что Вроцлав меня поразил. Впервые в жизни я видел готический собор изнутри, впервые слышал звуки органа. Действительно потрясающее сочетание строгих форм, огромной залы, высоких потолков, полумрака и органной музыки. Теперь я иначе воспринимаю католичество.
По Вроцлаву и его костелам нас водил православный священник, о. Евгений, 75 лет отроду. Чудесный человек, надо сказать. Хотел бы я в 75 лет обладать его жизнерадостностью, и еще неплохо было бы иметь силы целый день ходить под палящим солнцем по городу, практически не умолкая, с неиссякаемой энергией рассказывать его историю, а затем еще и служить 3-х часовую всенощную. В общем, дай Бог каждому.
После Вроцлава Прага уже не произвела большого потрясения. Конечно, мы походили по его узким улочкам, кто хотел - выпил знаменитого чешского пива. Костелы все также огромны и богато убраны, из общего ряда выбивается разве что костел св. Витта, который строили около 600 лет. На улицах полным полно туристов, еда дорога а пиво дешево. В последний вечер мы катались на весельной лодке по Влтаве, ели знаменитое "вепрево печено колено", гуляли по ночной Праге. Конечно же, купил подарки: в последние дни была утомительная борьба между бережливостью и желанием порадовать близких. Думаю, удалось соблюсти равновесие
Глаза слипаются, пора ложиться спать. Вещи собраны, подарки упакованы.
Завтра я лечу к своей семье.

---

Чтобы возрасти над собой нужно иметь ориентиром нечто превосходящее тебя на порядок, чтобы была очевидна дистанция между тем, что имеется и тем, что надлежит иметь. Почему "надлежит", почему я должен быть другим? Потому что могу. Могу, потому что надлежит. Если одна из частей этого уравнения присутствует в сознании, верна вся конструкция. Я не уверен, что могу, но я чувствую, что должен.
А раз так - то должен и испытать все тяготы пути, как то: неуверенность, срывы, отчаяние, бессилие. Особенно бессилие. Будучи чутким к себе, критичным к своим мыслям и побуждениям, непременно замечу, что не своими силами создается великое.
Критичность к себе - важное качество, важное дело, до тех пор, пока не переходит границу дозволенного, не становится крайностью. Как обычно, крайности ведут к провалу. Критичность к себе есть чуткость к себе, к своей душе, если хотите - к совести. Чуткость к себе позволяет остаться верным себе, потому что предать себя можно куда проще и незаметней, чем другого.

---

Когда стыдно принадлежать к РПЦ

26.06.2013 в 13:18

Пишет  Klyaks:

***

26.06.2013 в 11:28

Пишет  Каздалевский:

Патриарх может такое в лицо Путину, конечно, сильный человек. Высказался, не зассав.

Давно уже видел на дневниках, а до сих пор из головы не идет. И смех и слезы.

---

Поездка в Москву внезапно бернулась для меня неожиданным откровением о самом себе. Наверное, так бывает, когда вырываешься из привычной среды привыкших к тебе людей, смирившихся с чем-то, что для других оказывается как соринка в глазу - вроде мелочь, а жить мешает.
Вот так и я, пожив 3 дня в обществе Артура выяснил для себя, что Игорь - неряха) лень убираться по мелочам, которые не очень-то и мешают, и в итоге получаем... Сюрприз! Вы - неряха!) в общем, с пользой съездил, даже если забыть про остальное.
"следи за собой, будь осторожен" (с)

---

так я приехал из Москвы)

---

такую вот прелестную картинку увидел сегодня в интернете. Да, такой я и знаю нашу семью

---

давным давно

---

Посмотрел 9-ю серию третьего сезона "Игры престолов"

В утешение - прекрасное музыкальное сопровождение подобрали к центральному эпизоду.

Прослушать или скачать The Rains of Castamere бесплатно на Простоплеер

запись создана: 06.06.2013 в 16:51

---

А вы прыгали с парашютом? Я вот тоже не прыгал. Но прыгну)
с 24 по 26 включительно я буду пребывать в Москве. В планах:

- вышеозначенный прыжок с парашютом. Насколько мне известно, для тех, кому это внове, стоит удовольствие 3800 р.
- поход на скалодром. Кто был на скалодроме? Думаю, многие, а я - нет. Но буду!)
- совместный поход в спортзал. По моему, прекрасное занятие в любом городе)

идеи, замечания, восторги и предложения приветствуются)

---

Тянет высказать очередную мудрость из разряда "банан большой, а кожура еще больше!".
А мудрость состоит в том, что все проходит, все заканчивается. Почти все время проходит в ожидании чего-то, в стремлении к чему-то, но то, чего мы ждали и к чему стремились, проходит, уступая место новым стремлениям и желаниям, которые тоже проходят. В конечном итоге, все, что было, уже прошло, ожидаемое пройдет, и на глубине нет разницы между первым и вторым.
Что имеет значение? Радость, счастье и любовь. Хоть они и происходят во времени, но могут быть причастны и вечности.

---

запомнившийся мне отрывок из "Великой Охоты". Давно хотел поделиться. Каждый раз, как прочитаю, волосы на макушке дыбом встают

Ранд высунулся из-за угла и глянул на приближающихся Шончан, потом с недовольной гримасой нырнул обратно в узкий проулок между двух конюшен. Скоро они будут здесь. На щеке запеклась кровь. Раны, полученные от Турака, горели огнем, но с ними ничего сейчас не поделать. По небу вновь полоснула молния; через подметки сапог Ранд ощутил дрожь от ее тяжелого удара. Во имя Света, что происходит?

— Близко? — сказал Ингтар. — Ранд, нужно спасти Рог Валир.

Невзирая на Шончан, невзирая на молнии и странные взрывы в самом городе, он выглядел всецело поглощенным только своими собственными думами. Мэт с Перрином и Хурином на том конце переулка следили за другим шончанским патрулем. Место, где они оставили лошадей, было теперь недалеко, вот только бы добраться до него.

— Она в беде, — пробормотал Ранд. Эгвейн. Странное чувство поселилось в душе, будто опасность грозит каким-то частям его жизни. Эгвейн — одна такая часть, одна нить, из которых сплетен шнур его жизни, но были и другие, и он чувствовал, что они под угрозой. Именно там, в Фалме. И если одна из этих нитей будет уничтожена, то его жизни никогда не быть законченной — так, какой она должна бы быть. Он не понимал этого чувства, но оно было несомненным и определенным.

— Тут один человек сдержит пятьдесят, — сказал Ингтар. Две конюшни стояли тесно, между их стенами едва хватало места, чтобы двоим встать плечом к плечу. — Один воин сдерживает пятьдесят в узком проходе. Неплохой способ умереть! И о меньшем складывали песни.

— Лучше бы не надо, — сказал Ранд. — Надеюсь, до этого не дойдет.

В городе взрывом разнесло какую-то крышу. Как же я вернусь сюда? Я должен добраться до нее. Добраться до них? Покачав головой, он опять высунулся за угол. Шончан по-прежнему приближались.

— Я никогда не догадывался, что он замышляет, — тихо произнес Ингтар, словно бы разговаривая сам с собой. Он достал меч и сейчас проверял его остроту большим пальцем. — Маленький, невзрачный бледный человек, которого скорей всего и не заметишь, даже когда посмотришь на него. Впустите его в Фал Дара, сказали мне, впустите в крепость. Я не хотел, но обязан был это сделать. Ты понимаешь? Мне пришлось. Не знал я, что было у него на уме, пока он не выпустил ту стрелу. И я по-прежнему не знаю, предназначалась она Амерлин или же тебе.

Ранд ощутил в душе холод. Он посмотрел на Ингтара.

— О чем ты говоришь? — прошептал он.

Ингтар рассматривал свой клинок и будто не слышал.

— Род человеческий изгоняется отовсюду. Государства слабеют и исчезают. Повсюду Приспешники Тьмы, а никто из этих южан словно и не замечает ничего, им и дела до этого нет! Мы сражаемся, удерживая Пограничные Земли, оберегая их в своих домах, и с каждым годом, вопреки всем нашим усилиям, Запустение наступает. А эти южане троллоков считают мифом, Мурддраал для них — байка менестреля. — Он нахмурился, покачал головой. — Это казалось единственной возможностью. Мы были бы уничтожены понапрасну, защищая людей, которые даже не знают ничего, не подозревают ни о чем. Все казалось логичным. Зачем нам погибать за них, когда мы можем установить свой мир? Лучше Тень, думал я, чем бессмысленное забвение, как Каралейн, или Хардан, или… Тогда это казалось таким логичным.

Ранд сгреб Ингтара за грудки.

— Ты какую-то чушь несешь. — Не может он иметь в виду именно то, что говорит! Не может! — О чем бы ты ни говорил, скажи яснее. Ты говоришь как сумасшедший!

Впервые Ингтар взглянул на Ранда. В глазах блестели нескрываемые слезы.

— Ты лучше, чем я. Пастух или лорд, но как человек ты лучше. Как гласит пророчество: «Пусть тот, кто вострубит в меня, не о славе помышляет, но только о спасении». О своем спасении, вот о чем думал я. Я бы протрубил в Рог и повел героев из Эпох на Шайол Гул. Наверняка этого похода было бы достаточно, чтобы спасти меня. Ни один человек не может идти в Тени так долго, чтобы он не мог вновь выйти к Свету. Так утверждают. Наверняка так я сумею смыть позор того, чем я был, что наделал.

— О-о Свет, Ингтар! — Ранд отпустил шайнарца и привалился к стене конюшни. — Я думаю… думаю, что достаточно самого желания. По-моему, все, что тебе нужно сделать, это перестать быть… одним из них.

Ингтар передернулся, будто Ранд произнес вслух. Приспешник Тьмы.

— Ранд, когда Верин перенесла нас сюда с помощью Портального Камня, я… я прожил другие жизни. Иногда Рог был у меня, но я никогда не трубил в него. Я пытался избежать того, чем я стал, но никогда не удавалось. Всегда от меня требовалось что-то другое, всегда нечто худшее, чем смерть, пока я был… Ты готов был отказаться от него, чтобы спасти друга! Не о славе помышляет… О Свет, помоги мне!

Ранд не знал, что и сказать. Это… как будто Эгвейн сказала ему, что она убивала детей. Не верится, настолько все ужасно! Слишком ужасно, чтобы кто-нибудь признался в таком, если бы это не было правдой. Слишком ужасно.

Спустя какое-то время Ингтар вновь заговорил, решительно и твердо:

— Нужно платить, Ранд. Всегда нужно платить. Наверное, я смогу отдать долги здесь.

— Ингтар, я…

— Ранд, это право каждого человека — выбрать, когда Вложить Меч в Ножны. Оно есть даже у такого, как я.

Прежде чем Ранд успел ответить, по переулку прибежал Хурин.

— Тот патруль свернул в сторону, — выпалил он, — вниз, в город. Похоже, они там собираются. Мэт и Перрин ушли. — Он кинул быстрый взгляд на улицу и отдернул голову. — Лорд Ингтар, Лорд Ранд, нам бы лучше сделать то же самое. Эти жукоголовые Шончан вот-вот будут здесь.

— Иди, Ранд, — сказал Ингтар. Он повернулся лицом к улице и не смотрел больше ни на Ранда, ни на Хурина. — Доставьте Рог куда следует. Я всегда знал, что Амерлин нужно было поручить командование тебе. Но хотел я одного — сохранить Шайнар в целости, не дать смести нас с лица земли, предать забвению!

— Я знаю, Ингтар. — Ранд глубоко вздохнул. — Да осияет тебя Свет, Лорд Ингтар из Дома Шинова, и пусть защитит тебя длань Создателя, и да укроешься ты в Его ладони. — Он коснулся плеча Ингтара. — Последнее объятие матери принимает тебя к себе.
Хурин сдавленно охнул.

— Благодарю тебя, — тихо произнес Ингтар. Казалось, напряжение покинуло его. В первый раз со времени того ночного набега троллоков на Фал Дара он стоял так, как Ранд впервые увидел его, — уверенный и расслабленный. Умиротворенный.
Ранд повернулся и натолкнулся на взгляд Хурина, который смотрел на него, смотрел на него и на Ингтара.

— Нам пора идти.

— Но Лорд Ингтар…

— …поступает так, как должно, — резко сказал Ранд. — А мы идем.

Хурин кивнул, и юноша поспешил за ним. Теперь Ранд слышал медленную поступь Шончан. Он не стал оглядываться.
...
— Свет и Шинова! — Клич Ингтара летел за ним, звеня торжеством, и молния рвала небо в ответ ему.

---

Омойте копья – еще светит солнце.
Омойте копья – и струятся воды.
Омойте копья – пока есть дыханье.
Омойте копья – пусть сталь сверкает.

Омойте копья – жизнь сну подобна.
Омойте копья – ведь сон не вечен.

Омойте копья – пока есть прохлада.
Омойте копья – не иссохнут воды.
Омойте копья – далеко ли до дома?
Омойте копья – покуда вы живы!

Омойте копья – когда солнце восходит.
Омойте копья – когда солнце садится.
Омойте копья – кто страшится смерти?
Омойте копья – мне такой неведом!

---

отчетливо ощущаю свою жизнь как ограниченную во времени. Говорят, что люди живут так, как будто никогда не умрут, и у меня ровным счетом наоборот. Все важные решения и общий вектор приложения усилий определяются тем, что я знаю, что я умру, что умрут все. Ну, то что умрут все, не столь отчетливо, как чувство собственной ограниченности во времени, но все же тоже присутствует в сознании.
То, что я умру, означает не то, что "нужно спешить", или "нужно попробовать все". Это значит, что решения мои должны быть обоснованы чем-то лежащим вне этого обреченного смерти мира, вне меня, в конечном счете - вне времени. Так обретается устойчивость.
Устойчивость и надежность - вот те качества, которые привлекают меня, которые я стараюсь пестовать в себе, за уклонение от которых терзаю себя. Я должен быть надежным, я должен быть сильным.
И вместе с тем, имея определенный опыт духовной жизни, я должен понимать, что не все это в моей власти. Не все я могу, даже из того, что ставлю для себя как должное. Я должен не только быть верным Богу, но и доверять Ему в отношении Его даров. Верность - тоже дар Бога, как и сама вера в Него.
Я должен это понимать, но не всегда понимаю, слишком сильно надеясь на себя, и терзаю себя, не оправдывая надежд. Спорт - это тоже, во многом, попытка сделать себя лучше, и это хорошая попытка, когда предпринимается со спокойным сердцем.
Часто я ошибаюсь, считая, что могу быть сильным сам по себе, что могу построить свою жизнь на своей воле и верности. Это не так, это полуправда. Я могу и должен быть сильным и верным, но сила и верность обретается только Богом и в Боге.